Есть ли в жизни смысл, который не уничтожался бы смертью?

«Можно жить только, покуда пьян жизнью; а как протрезвишься, то нельзя не видеть, что все это — только обман, и глупый обман!» Л. Н. Толстой

 

Каждый человек хотя бы единожды задавался вопросами: «В чём смысл жизни? Зачем я существую?» И для людей, которые не могут найти на них ответы, такие вопросы могут оказаться настоящей пыткой, способной довести до безумия или даже стать толчком к суициду: ведь зачем жить, если в этом нет ни малейшего смысла?

Подобного рода душевные терзания не обошли стороной и великих учёных, мыслителей, поэтов. Даже успех и жизненное благополучие не способно было освободить их от «страшных дум» о неизбежном (т.е. о смерти).

В автобиографическом произведении «Исповедь» Льва Николаевича Толстого, одного из самых известных русских писателей и мыслителей, мы можем увидеть наглядный пример такого рода духовных исканий: от юношеского нигилизма (отрицание общепринятых ценностей, норм, морали и нравственности) и неверия до экзистенциального кризиса (внутренний конфликт, характеризующийся ощущением, что жизнь лишена смысла) зрелого возраста.

Писателем, обладавшим всевозможными жизненными благами: здоровьем, признанием, богатством, «доброй, любящей и любимой женой», — овладел ужас перед «драконом» — всепожирающей смертью, делающей тщетными любые человеческие устремления. Толстой рассказывает, что ему пришлось перестать ходить с ружьём на охоту, «чтобы не соблазниться слишком легким способом избавления себя от жизни». Вопрос, не дававший ему покоя и превративший жизнь в кошмар, был поставлен с максимальной простотой и честностью: есть ли у жизни смысл, который не уничтожается неизбежностью смерти? Служение искусству, прогрессу человечества, людям теряет всякий смысл без понимания общего значения жизни. Личное развитие, потребление и накопление жизненных благ кажутся бесцельными на фоне мимолетности человеческого существования.

Вот некоторые отрывки из его произведения.

«…Так я жил, но пять лет тому назад со мною стало случаться что-то очень странное: на меня стали находить минуты сначала недоумения, остановки жизни, как будто я не знал, как мне жить, что мне делать, и я терялся и впадал в уныние. Но это проходило, и я продолжал жить по-прежнему. Потом эти минуты недоумения стали повторяться чаще и чаще и всё в той же самой форме. Эти остановки жизни выражались всегда одинаковыми вопросами: Зачем? Ну, а потом?

Сначала мне казалось, что это так — бесцельные, неуместные вопросы. Мне казалось, что это всё известно и что если я когда и захочу заняться их разрешением, это не будет стоить мне труда, — что теперь только мне некогда этим заниматься, а когда вздумаю, тогда и найду ответы. Но чаще и чаще стали повторяться вопросы, настоятельнее и настоятельнее требовались ответы, и как точки, падая всё на одно место, сплотились эти вопросы без ответов в одно черное пятно».

«Случилось то, что случается с каждым заболевающим смертельною внутреннею болезнью. Сначала появляются ничтожные признаки недомогания, на которые больной не обращает внимания, потом признаки эти повторяются чаще и чаще и сливаются в одно нераздельное по времени страдание. Страдание растет, и больной не успеет оглянуться, как уже сознает, что то, что он принимал за недомогание, есть то, что для него значительнее всего в мире, что это — смерть.

Тоже случилось и со мной. Я понял, что это — не случайное недомогание, а что-то очень важное, и что если повторяются всё те же вопросы, то надо ответить на них. И я попытался ответить. Вопросы казались такими глупыми, простыми, детскими вопросами. Но только что я тронул их и попытался разрешить, я тотчас же убедился, во-первых, в том, что это не детские и глупые вопросы, а самые важные и глубокие вопросы в жизни, и, во-вторых, в том, что я не могу и не могу, сколько бы я ни думал, разрешить их. Прежде чем заняться самарским имением, воспитанием сына, писанием книги, надо знать, зачем я это буду делать. Пока я не знаю — зачем, я не могу ничего делать. Среди моих мыслей о хозяйстве, которые очень занимали меня в то время, мне вдруг приходил в голову вопрос: «Ну хорошо, у тебя будет 6000 десятин в Самарской губернии, 300 голов лошадей, а потом?..» И я совершенно опешивал и не знал, что думать дальше. Или, начиная думать о том, как я воспитаю детей, я говорил себе: «Зачем?» Или, рассуждая о том, как народ может достигнуть благосостояния, я вдруг говорил себе: «А мне что за дело?» Или, думая о той славе, которую приобретут мне мои сочинения, я говорил себе: «Ну хорошо, ты будешь славнее Гоголя, Пушкина, Шекспира, Мольера, всех писателей в мире, — ну и что ж!..»

И я ничего и ничего не мог ответить».

«Не нынче-завтра придут болезни, смерть (и приходили уже) на любимых людей, на меня, и ничего не останется, кроме смрада и червей. Дела мои, какие бы они ни были, все забудутся — раньше, позднее, да и меня не будет. Так из чего же хлопотать? Как может человек не видеть этого и жить — вот что удивительно! Можно жить только, покуда пьян жизнью; а как протрезвишься, то нельзя не видеть, что все это — только обман, и глупый обман!

Прежний обман радостей жизни, заглушавший ужас дракона, уже не обманывает меня. Сколько ни говори мне: ты не можешь понять смысла жизни, не думай, живи, — я не могу делать этого, потому что слишком долго делал это прежде. Теперь я не могу не видеть дня и ночи, бегущих и ведущих меня к смерти. Я вижу это одно, потому что это одно — истина. Остальное всё — ложь.

Тe две капли меда, которые дольше других отводили мне глаза от жестокой истины — любовь к семье и к писательству, которое я называл искусством, — уже не сладки мне».

«Семья»… — говорил я себе; — но семья — жена, дети; они тоже люди. Они находятся в тех же самых условиях, в каких и я: они или должны жить во лжи, или видеть ужасную истину. Зачем же им жить? Зачем мне любить их, беречь, растить и блюсти их? Для того же отчаяния, которое во мне, или для тупоумия! Любя их, я не могу скрывать от них истины, — всякий шаг в познании ведет их к этой истине. А истина — смерть.

«Искусство, поэзия?..» Долго под влиянием успеха похвалы людской я уверял себя, что это — дело, которое можно делать, несмотря на то, что придет смерть, которая уничтожит всё — и меня, и мои дела, и память о них; но скоро я увидал, что и это — обман. Мне было ясно, что искусство есть украшение жизни, заманка к жизни. Но жизнь потеряла для меня свою заманчивость, как же я могу заманивать других?»

«…Вот это было ужасно. И чтоб избавиться от этого ужаса, я хотел убить себя. Я испытывал ужас перед тем, что ожидает меня — знал, что этот ужас ужаснее самого положения, но не мог отогнать его и не мог терпеливо ожидать конца. Как ни убедительно было рассуждение о том, что всё равно разорвется сосуд в сердце или лопнет что-нибудь, и всё кончится, я не мог терпеливо ожидать конца. Ужас тьмы был слишком велик, и я хотел поскорее, поскорее избавиться от него петлей или пулей. И вот это-то чувство сильнее всего влекло меня к самоубийству».

«Вопрос мой — тот, который в пятьдесят лет привел меня к самоубийству, был самый простой вопрос, лежащий в душе каждого человека, от глупого ребенка до мудрейшего старца, — тот вопрос, без которого жизнь невозможна, как я и испытал это на деле. Вопрос состоит в том: «Что выйдет из того, что я делаю нынче, что буду делать завтра, — что выйдет из всей моей жизни?»

Иначе выраженный, вопрос будет такой: «Зачем мне жить, зачем чего-нибудь желать, зачем что-нибудь делать?» Еще иначе выразить вопрос можно так: «Есть ли в моей жизни такой смысл, который не уничтожался бы неизбежно предстоящей мне смертью?»

Такого рода душевные терзания сильно беспокоили писателя. И они в той или иной степени уже на протяжении веков тревожат всякого разумного человека, ищущего ответ на главный вопрос. А если кто его не ищет, то ведь он по разуму своему не превосходит животное – рождается, питается, размножается, получает удовольствие от жизни и покидает этот мир. А в чём смысл всего? Ты был – и вот тебя нет…

 

«Где те люди с их сияющими и ослепительными лицами?

Где те, которые были в восторге от своей молодости?

Где короли, построившие города и посёлки и окружившие себя несокрушимыми и прочными крепостями?

Где те люди, которые демонстрировали на полях сражений геройские поступки?

Жернова мельницы жизни перемололи их всех.

Ныне все они находятся во тьме и мраке своих могил.

Ну же, поспешите. Действуйте быстрее!

Бегите навстречу спасению, мчитесь прямо к избавлению!»

 

Абу Бакр ас-Сиддик, ближайший друг и сподвижник Пророка Мухаммада, мир ему